Радек и Троцкий

Первые признательные показания

Бухарин ссылается на «улики» — доказательства, сыгравшие «очень важную» роль в его решении дать признательные показания через 3 месяца пребывания в тюрьме, в течение которых он не уставал твердить о своей невиновности.

К таким доказательствам следует как минимум отнести указанные выше следственные материалы, число которых, надо думать, было значительно больше, чем известно к настоящему времени.

Вслед за некоторыми исследователями логично предположить: незадолго до своих признаний Бухарину стало известно об аресте Тухачевского и других военачальников, что в конце концов и подвигло его дать подробные показания.

Такое предположение исходит из того, что Бухарин знал о заговоре в Красной Армии и лелеял надежду, что в случае захвата власти военными его освободят из тюрьмы. Но скорее всего арест Тухачевского был не единственной причиной бухаринских признаний.

Последние, по сути, стали вынужденным шагом, ибо в распоряжении следственных органов оказались показания таких ключевых фигур, как Ягода, Енукидзе и Тухачевский.

Лишившись последних надежд на освобождение в результате государственного переворота, Бухарин, судя по всему, решил сменить линию поведения и таким образом извлечь максимум выгод из сотрудничества с властями.

Каковы бы ни были действительные мотивы Бухарина, но он сам пришел к мнению, что дальнейшие препирательства бесполезны.

Много позже, выступая в марте 1938 года с последним словом на процессе, Бухарин дал понять, что осознает: для вынесения судом приговора его признания были необязательны:

«Дело, конечно, не в этих раскаяниях и в том числе не в моих личных раскаяниях. И без них суд может вынести свой приговор. Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип» («Мое последнее слово...». С. 90; cf.: Судебный отчет. С. 668. См.: www.hrono.info/dokum/1938buharin/vec12-5-38.html).

После выхода в свет в 1973 году политической биографии Бухарина, написанной С. Коэном, стало модным считать, что Бухарин одной фразой на эзоповом языке, дескать, перечеркнул сразу все свои прежние признания. Коэн подчеркивал:

«Бухарин позднее полностью обесценил все свои признания одним-единственным замечанием: «Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип» (Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888—1938. М.: Прогресс, 1988. С. 446.).

Развивая мысль, Коэн затем высказался в том смысле, что в действительности Бухарин-де не сознался ни в одном конкретном преступлении.

Но такое утверждение ложно, и нам уже доводилось показывать его несостоятельность, указывая перечень конкретных деяний, которые Бухарин признал как свои преступления сначала в ходе предварительного следствия, а затем в зале суда.

Нетрудно видеть: Коэн вырвал из контекста процитированный отрывок, опустив три предшествующих предложения.

А из полного текста ясно, что Бухарин высказал банальнейшую мысль: при наличии у суда неопровержимых улик, т.е. не терпящих сомнения доказательств вины, обвинение и приговор могут быть вынесены и без личных признаний самого подсудимого (что, кстати, довольно часто встречается в юридической практике).

Когда люди, совершившие преступление, осознают, что тактика отрицания вины бесперспективна, им нередко приходит в голову изменить свой образ действий на какой-то другой.

Демонстративное стремление к большей покладистости, пронизанное желанием извлечь побольше выгод из «сотрудничества» со следственными органами, — вот самые вероятные причины появления бухаринских показаний 2 июня 1937 года:

«Я признаю, что являлся участником организации «правых» до последнего времени, что входил наряду с РЫКОВЫМ и ТОМСКИМ в центр организации, что эта организация ставила своей задачей насильственное свержение Советской власти (восстание, государ[ственный] переворот, террор), что она вошла в блок с троцкистско-зиновьевской организацией.

О чем дам подробные показания» (Заявление Н.И. Бухарина на имя Н.И. Ежова в «архиве Волкогонова»).

Бухарин признался, что состоял одним из членов руководящего центра «правых». Он дал показания о тесных контактах с Пятаковым, который, в свою очередь, поддерживал личные связи с высланным из СССР Л.Д. Троцким и выполнял все его инструкции:

«Я разговаривал с ПЯТАКОВЫМ, ТОМСКИЙ и РЫКОВ - с СОКОЛЬНИКОВЫМ и КАМЕНЕВЫМ.

С ПЯТАКОВЫМ у меня происходил разговор в НКТП (примерно летом 1932 года). Он начался обменом мнений по поводу общего положения в стране.

ПЯТАКОВ сообщил мне о своей встрече в Берлине с СЕДОВЫМ, о том, что ТРОЦКИЙ настаивает на переходе к террористическим методам борьбы против сталинского руководства и о необходимости консолидации всех антисоветских сил в борьбе за свержение «сталинской бюрократии» (подробнее здесь: Ферр Г., Бобров В. Первые признательные показания... С. 50).

Сообщив далее о характере переплетенных между собой заговоров с участием Енукидзе, Ягоды, Тухачевского, Корка, Примакова, Путны и других, Бухарин рассказал о сути договоренностей, достигнутых с военными кругами Германии и Японии.

По словам Бухарина, прямые контакты поддерживали троцкисты, в том числе Радек:

«Летом 1934 года я был у РАДЕКА на квартире, причем РАДЕК сообщил мне о внешнеполитических установках Троцкого.

РАДЕК говорил, что Троцкий, форсируя террор, все же считает основным шансом для прихода к власти блока поражение СССР в войне с Германией и Японией, и в связи с этим выдвигает идею сговора с Германией и Японией за счет территориальных уступок (немцам — Украину, японцам — Дальний Восток).

Я не возражал против идеи сговора с Германией и Японией, но не был согласен с Троцким в вопросе размеров и характера уступок. Я говорил, что в крайнем случае могла бы идти речь о концессиях или об уступках в торговых договорах, но что не может быть речи о территориальных уступках.

Я утверждал, что скоропалительность Троцкого может привести к полной компрометации его организации, а также и всех троцкистских союзников, в том числе и «правых», т.к. он не понимает гигантски возросшего массового патриотизма народов СССР» (Ферр Г., Бобров В. Первые признательные показания... С. 51).

И еще:

«Летом 1935 года я сидел на веранде радековской дачи, как вдруг на машине приехали к нему три немца, которых РАДЕК рекомендовал мне как немецких фашистских профессоров.

С моей стороны разговор состоял в нападении на т.н. «расовую теорию», а РАДЕК сделал очень резкий выпад против Гитлера, после чего я вскоре ушел.

Впоследствии РАДЕК сказал мне, что один из немцев был БАУМ, что он и раньше имел с ним по поручению Троцкого дела, что он, РАДЕК, информировал БАУМА о троцкистско-зиновьевском блоке и о «правых», но что он не хотел разговаривать с БАУМОМ в присутствии других лиц.

И что поэтому он, мол, и сорвал разговор своим выпадом против Гитлера, дав таким образом понять, что он в такой обстановке разговаривать вообще не желает» (там же стр 52).

Бухарин подчеркивал, что «правые» не сошлись с Троцким и его сторонниками по вопросу о допустимых размерах и характере уступок нацистам.

Но сама эта подробность заставляет с большим доверием отнестись ко всем бухаринским показаниям, поскольку в случае принуждения к «нужным» признаниям следователям вряд ли пришло в голову углубляться в нюансы политических взглядов троцкистов и «правых».

Вовлечение в заговор Германии — это само по себе уже достаточно тяжкое преступление.

«У меня с РАДЕКОМ был большой разговор на Сходне (на даче) по вопросам международной политики, где я говорил, что многие в СССР, напуганные теорией организованного капитализма, не видят реальных мероприятий в первую очередь экономического характера, идущих по линии государственного капитализма (в Италии и Германии прежде всего), и что нельзя недооценивать этих мероприятий.

Политический вывод, который я здесь делал, состоял в том, чтобы решительнее вести курс на удовлетворение массовых потребностей, и опять повторил, что ни о каких территориальных уступках не может быть речи, а о торговых можно говорить и что не исключены возможности уступок при поставках сырья.

Вспоминаю еще один важный разговор, в котором РАДЕК глухо рассказывал, что получены какие-то новые директивы от Троцкого и по внешней, и по внутренней политике. Помню, что меня возмутил вообще этот модус каких-то приказов Троцкого, к которым троцкисты относились чуть ли не как к военным приказам единоличного полководца.

РАДЕК намекнул мне на то, что речь шла о каких-то новых переговорах Троцкого с Германией или с Англией, но этим ограничился, рассказав о директиве Троцкого на вредительство» (Ферр Г., Бобров В. Первые признательные показания... С. 52).

Затем Бухарин поведал, что в заговорщическую сеть входили некоторые из арестованных к тому времени военачальников Красной Армии, которые спустя короткое время предстали на скамье подсудимых, и все, в том числе маршал Тухачевский, были приговорены к смертной казни.

«Кроме этих, так сказать, концентрированных разговоров были более короткие и более случайные встречи, где происходил короткий обмен мнениями.

Из этих разговоров наиболее, насколько помнится, существенными моментами являются следующие:

1. РАДЕК сообщил, что ТРОЦКИЙ все время форсирует террор.

2. РАДЕК говорил о том, что он связан с военными (ПРИМАКОВ, ПУТНА, насколько я вспоминаю).

3. РАДЕК говорил, что ему от ПЯТАКОВА и СОКОЛЬНИКОВА известно о существовании объединенного центра и военной организации.

4. РАДЕК рассказывал мне также о своих поездках в Тулу и Горький, где он связывался с тамошними троцкистскими кружками...» (Ферр Г., Бобров В. Первые признательные показания... С. 52 ).

далее =>> Ходатайства о помиловании Бухарина | Признания в шпионаже

Предисловие к книге о Сталине

=========================

Содержание книги ПРАВОСУДИЕ СТАЛИНА»