Что нужно есть когда худеешь

<< предыдущая Худеть | тренеры тренировки учет | контроль при похудении / Система Монтиньяка

До момента осознания важности хорошо выглядеть я никогда не ограничивал себя в еде. Более того, мне казалось необходимым вступить в смертный бой со всеми съестными запасами, находящимися в округе, и успокоиться только после полной победы над ними.

Пленных я не брал, проявляя редкую безжалостность как к пище, так и к себе. Рыцарь жора без страха и сомнения.

В школе я учился с Машей и Глебом Ошаниными — внучкой и внуком поэта Льва Ошанина. Мы подружились, и я стал довольно часто бывать у них на даче. В Переделкино, где они все жили в доме деда, всегда водились удивительные по тем временам вкусности.

Лев Иванович пользовался заслуженной любовью советских людей, в частности выражаемой в дарах природы из самых отдаленных и богатых уголков нашей родины. Виноград, дыни, арбузы, немыслимые сладости и сухофрукты, варенья из кизила и фейхоа, грецкие орехи и прочие дары поклонников нагло вызывали меня на смертный бой, хотя — как я теперь, по прошествии 25 лет, это осознаю, — пожалуй, только в моем детско-юношеском воображении.

Лев Иванович был очень добрым и мягким человеком. Я запомнил его всегда чуть смущенным и искренне удивляющимся происходящему вокруг него. Как-то я отправился со всем большим семейством Ошаниных и примкнувших ним Бурлацких в Коктебель; там, среди плодоносных деревьев и томящихся барышень моего возраста, я иногда натыкался на задумчивого поэта и вежливо здоровался.

Лев Иванович расцветал улыбкой и изредка «награждал» меня просьбой: «Володенька, не могли бы вы сгонять за кальвадосом». Сам поэт не злоупотреблял, но в гости к нему в номер Дома творчества стекалось такое количество людей, что запасы спиртного испарялись мгновенно. Я был польщен оказанным доверием и с радостью под предлогом доставки заказанного становился свидетелем литературных посиделок.

Весь этот период моей жизни, протекавший в конце семидесятых — начале восьмидесятых, так бы и остался наполненным самыми светлыми воспоминаниями, и спустя много лет я бы с радостью перевирал детали моих встреч с Беллой Ахатовной Ахмадулиной, Евгением Евтушенко, Анатолием Приставкиным, Федором Бурлацким, Натаном Рыбаком и многими другими жителями писательского поселка, добавляя к ним колоритных коктебельских завсегдатаев, — если бы не жестокое прозрение, догнавшее меня несколько лет назад. По какому-то довольно грустному поводу я вновь оказался на даче у Ошаниных.

Лев Иванович уже ушел из жизни, его дочь Татьяна Львовна с мужем Сережей Бурлацким прочно обосновались где-то в Северной Америке, Маша с сыном работала в тех же краях, а Глеб стал французским ученым с русским паспортом. Дворянское гнездо несло в себе все признаки скорой смерти, и для пущего усиления драматического эффекта мне навстречу вышел забытый всеми Фирс.

Хотя, конечно, здесь необходимы уточнения: вишневого сада не было, человека никто не забывал, да и звали его, точнее, ее, совсем по-другому — настоящего имени я сейчас уже не припомню, но в семье она проходила Ариной Родионовной, и что-то народное в ней действительно было.

Поначалу она никак не могла меня узнать, а потом, к сожалению, разглядела и изрекла: «Ой, милок, а я тебя всегда не любила. Бывало, Льву Ивановичу пришлют виноградика, он его так любил, а ты все и сожрешь. Я и говорю, может, на стол не ставить, пока этот не уйдет, а Лев Иванович улыбнется и скажет мне — да ладно тебе…»

От стыда и осознания справедливости сказанного мне хотелось провалиться сквозь землю. Все эти годы жора предстали передо мной совершенно в ином свете: как же все эти взрослые и умные люди смотрели на меня? Конечно, свойственный человеку эгоцентризм усиливал мои страдания — вряд ли все окружающие только и делали, что наблюдали, а потом обсуждали мой крестовый поход на еду.

Я был маленьким и не очень худым мальчиком, с нездоровым аппетитом, и ел я в соответствии с этикетом, умело пользуясь ножом и вилкой и изредка помогая себе и ложкой, но зачем… зачем?.. зачем?..

Я ведь уже давно не был голоден и тем не менее никак не мог остановиться. В период моего следования системе Монтиньяка мы с женой отправились в Италию на короткие мартовские каникулы. Прекрасный отель с очень итальянским, а значит, небогатым шведским столом на завтрак. Довольно скудный выбор сводился требованиями диеты к яичнице и сырам, один из которых мне очень понравился.

Я уже готов был отправиться в поход за добавкой, как перед моими глазами возник образ переделкинской Арины Родионовны, и я сказал себе: «Что ты делаешь? Ты ведь не голоден, а вкус уже и так попробовал и запомнил. Неужели удовольствие от очередного раздражения вкусовых колбочек сильнее, чем чувство стыда от пережора и дурное самочувствие, которое сопровождает невоздержанность?

Переделкинское откровение сыграло кардинальную роль в моей жизни. Я понял, что мой аппетит отнюдь не всем доставляет радость умиления. Мальчик вырос; «ложечку за маму, ложечку за папу» — уже не работает.

Всеобщее счастье не наступает от пустой тарелки наследника, и оставлять еду не только на столе, но и в тарелке — оказывается, совсем неплохая идея. Дядя Вова, хватит жрать!

Питание при похудании
Покажи мне, как ты ешь

В современной деловой жизни никуда не деться от встреч, совмещенных с поглощением пищи. Еда повсюду. От нее никуда не деться ....

Она коварно расставляет свои сети худеющим, прикидываясь невинными орешками и сухофруктами в приемных начальников и чаем с печенюшками, призванными скрасить томительное ожидание, а потом и волнение от беседы с руководством. Опасности повсюду.

Благодаря приглашению Эллы Панфиловой я стал членом Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации. И вот в преддверии Дня защиты прав человека нас всех приглашают в Кремль на встречу с президентом Владимиром Путиным.

Это был не первый президент, с которым мне предстояло встретиться лично. Во время своего проживания в Америке я несколько раз встречался с Бушем-старшим и даже сфотографировался с ним и его супругой Барбарой, которой не удалось скрыть изумление от нашей встречи.

Еще бы — я был единственным иностранцем, членом президентского клуба, целиком и полностью благодаря моему американскому другу Джону Хэтуэю, но ведь этого президентской чете было не объяснить, так что я и не стал пытаться. Испортить мнение обо мне они не успели, так как во время званого приема на 500 человек мы не сидели за одним столом, да и комплексный обед не давал возможности показать всю молодецкую удаль.

Никакого смущения от встречи с их президентом я не испытывал, в отведенное протоколом время держался уверенно, вкратце ответил на вежливые вопросы о себе и изложил свою точку зрения на отношения между нашими странами, что вряд ли кого интересовало; впрочем, и год был 1990-й, и точка зрения довольно жесткая.

Помню, я считал нецелесообразным оказание финансовой помощи, будучи уверенным, что ее разворуют, и предлагал проектное вложение средств, причем рекомендовал самим американцам закупать необходимое оборудование и технологию, наивно считая тогда, что они воруют меньше наших, — хотя, может быть, на тот момент времени так оно и было.

Да, наивно, но и я был молод и, может быть, поэтому никакого смущения не испытывал; да что там смущения — ни волнения, ни приподнятого настроения. Так, спокойно, кто там у вас на очереди? Буш? Ну, Буш так Буш.

Перед встречей с нашим президентом я себя чувствовал совсем по-другому. Ночью я поймал себя на рабской мысли: а вдруг я ему не понравлюсь? Вот подходит он ко мне и говорит: «А вот вы, Соловьев, мне не нравитесь совсем, и программы ваши не нравятся». Действительно.

А почему они ему должны нравиться? И что мне после этого прикажете делать? Глупо улыбаться или тут же эмигрировать? Мне стало очень стыдно за эти мысли. Было довольно сложно от них избавиться, да и признаться самому себе, что где-то внутри меня есть еще капли недовыдавленно-го раба. Давить и выдавливать!..

Утро было очень холодным, и мы продрогли у этой башни в ожидании завершения проверок. Я вспомнил, как мать учила меня этикету, в частности поведению за столом, и приговаривала: «Представь, что ты на приеме у турецкого посла или английской королевы». Н-да, говоря языком моих детей — королева отдыхает. Путин покруче будет. Когда с мороза мы прошли в Георгиевский зал, то и здесь напряжение не спало.

Гигантский круглый стол, стулья, где-то там роятся охранники и в отгороженной зоне — журналисты. Мерный гул и появляющееся чувство голода — должно быть, реакция на стресс.

Мы рассаживаемся по местам в соответствии с именными табличками, стоящими на столах, и с нетерпением ждем президента. Вдруг двери распахиваются, и он появляется в сопровождении Владислава Суркова, который идет к своему месту, а президент обходит всех присутствующих и здоровается с каждым за руку.

Меня потом часто спрашивали, какой он вблизи. Невысокого роста, я — чуть выше, хотя во мне 175 см. Очень необычный цвет глаз — небесно-голубой. Очень усталое лицо. Рукопожатие плотное, ладонь сухая и холодная. Я подумал, что можно было бы и побороться, но, пожалуй, здесь не место, да и народ не поймет.

Мой приятель Умар Джабраилов как-то раз очень справедливо заметил после встречи с высокопоставленным кремлевским чиновником: «Очень приятный и обаятельный человек, только вот не знаю: то ли это его обаяние, то ли его должности».

Предмет встречи и завязавшаяся беседа — тема другой книги, а вот о кремлевской еде расскажу здесь. В какой-то момент появились немолодые люди в одеждах официантов и разнесли чай в красивых чашках с блюдцами с ожидаемым двуглавым орлом. Я был голоден и с интересом ждал продолжения действа.

Увиденное разочаровало: на блюдечках из расчета по одному на два лица был выдан концентрат вредного питания в своем самом ярком виде. Печенюшки, конфеты и что-то еще, столь же неприемлемое для худеющего.

И потом, когда по разным поводам я оказывался за Кремлевской стеной, меня всегда удивляло, как неправильно там организовано питание подобного рода, хотя, с другой стороны, таковы российские традиции. Не без гордости могу констатировать, что от соблазна я уберегся. Старик Монтиньяк был бы мной доволен.

Встреча с президентом мне запомнилась и прекрасной тренировкой для моего немалого эго. Во время дискуссии Владимир Владимирович, отвечая на мое выступление, назвал меня коллегой Соловьевым. Как только мы вышли из Кремля, мои милые коллеги стали интересоваться, на что намекал президент, и не служил ли я, часом, в КГБ.

Другие, относящие себя к кремлевским старожилам, стали мне объяснять, что такое обращение есть знак великий, ибо свидетельствует о глубокой симпатии, и что я вполне могу быть уверенным в расположении «самого». Крылья у меня от этого не выросли, но, чего уж там скрывать, было приятно.

К счастью, я рассказал эту историю своему однокашнику по МИСиСу, который в то время работал у Путина, тот послушал и изрек: «Володь, да это он когда имя забывает, так обращается». Почему-то именно это объяснение мне кажется самым правильным.

Кстати, после посещения Кремля аппетит у меня пропал — это не политическое заявление, а констатация факта. Как назло, моя телевизионная карьера регулярно подводила меня к накрытым столам. Беседы с политиками протекали во время утренних трапез, и кулинарных соблазнов было всегда в избытке. Многие из моих гостей не знали, как на это пиршество реагировать.

Часть, приученная к телевизионной дисциплине, относилась к еде как к реквизиту и ни к чему не притрагивалась, но, к счастью, были и просто голодные люди, которые очень вкусно ели как в кадре, так и вне его. Пожалуй, самым неожиданным оказался Герман Греф. Герман Оскарович безупречно воспитан и ест очень аккуратно, по-немецки точно.

Снимали вечером, и министр весь день маковой росинки не видал, поэтому даже во время съемки он умудрялся между ответами совершать безупречное по траектории и выверенности движение: алле-оп! — и ягодка исчезла. Признаюсь, в какой-то момент я уже не столько следил за ходом беседы, сколько за абсолютно цирковым номером. Прямо фокусы какие-то.

Похожую ловкость рук я встречал только у Бориса Абрамовича Березовского, но его отличала немалая суетливость, идущая от мятежного, но мелкого духа, обуревающего как душу, так и плоть лондонского мечтателя. БАБ — большой поклонник грузинских сыров и зелени, которые ему поставлялись прямыми рейсами стараниями его давнего друга Бадри Патаркацишвили, ныне покойного. Я слышал это раз сто за те немногие встречи, которые у нас состоялись.

По-моему, факт поедания плодов Грузии имеет для Бориса Абрамовича прямо-таки сакральное значение. Кстати, его характер проявляется в еде на сто процентов и во многом проецируется на отношения с людьми.

Когда впервые встречаешься с ним, то заранее понимаешь, что он абсолютное зло, этакий кукловод, привыкший манипулировать людьми и использовать их для своих нужд, туг же забывая про сам факт их существования, когда задача выполнена или временно отложена. Но надо включать все защитные механизмы, чтобы противостоять колоссальному обаянию, которое исходит от этого домашнего Мефистофеля.

С первых же секунд беседы на собеседника изливается такой поток славословия, что трудно не поддаться и сохранить критичность. Ты его кумир, он всю жизнь ждал вашей встречи, и вот наконец-то она случилась, и почему же ты не ехал так долго? О да, говори, говори, говори! Каждое слово твое бесценно!

Как ты это сейчас сказал? Гениально! Ты абсолютно прав. Все проблемы — чушь, сейчас решим! И ты уже невольно забываешь, что часов пять ждал назначенной встречи, и что респондент сильно пугается, описывая твою бесспорную гениальность в конкретных областях ее проявления.

Но устремление на расхваливание, проглатывание и выплевывание прослеживается как с людьми, так и с едой. Он ест, как совращает — только не надо ждать, что он вспомнит хоть одно из проглоченных блюд, да и вас вряд ли вспомнит. Хотя есть один прекрасный способ. Наговорившись о вас, Борис Абрамович обязательно станет говорить о Путине. Пугин для него целый мир.

Это отношение любви и ненависти заслуживает талантов доктора Фрейда. Каждый раз, когда Березовский вновь и вновь переживает момент расставания, он напоминает брошенную куртизанку; он не может долго не говорить об этом, цель его жизни — доказать Путину, как тот был не прав, отказав ему.

Березовский не может простить людям, когда они оказываются умнее его и не хотят поддаваться на все уловки и обольщения мелкого беса, не играют по его правилам, тем самым разрушая всю сложно выстроенную систему, где паук Березовский, этакий профессор Мориарти, строит свои козни, а все мушки должны попасть в его паутину и ждать своевременной расправы.

Совсем другим, нежели его экранный образ, предстает за столом Дмитрий Олегович Рогозин. Он вообще большой, высокий и все делает очень вкусно, сочно, широко. Сев за стол во время передачи, он с грустью констатировал, что сладкое, то есть выпечку, ему нельзя; но тут его взор задержался на розеточках с повидлом и глаз государственного мужа загорелся — моментально слетела вся значимость и полемическая агрессия и проснулся на редкость обаятельный сладкоежка.

«А что это у вас? Варенье? Варенье мне можно. Сливовое?.. Замечательно, мое любимое. А еще есть?» — И он с радостью уговорил пару розеточек. Молодец. После этого я стал относиться к нему с человеческой симпатией.

Политик — это прежде всего колоссальная сила воли, и когда я вижу уважаемых людей в идеальной форме, я понимаю, чего им это стоит. Я снимал «Апельсиновый сок» с Борисом Грызловым — это была наша первая передача на НТВ. Снимали в Останкино, и стараниями моих друзей из ресторана «Ле Гато» стол был накрыт по высшему разряду.

Студия благодаря Сергею Шановичу — главному энтэвэшному дизайнеру — выглядела настолько реалистично и дорого, что мне потом звонили на радио в прямой эфир и спрашивали: «Это что же? У Грызлова такая роскошная квартира? Это на какие деньги?» Но речь не об интерьере.

При личной беседе Борис Вячеславович оказался очень обаятельным и скромным человеком, в идеальной физической форме. Он с тоской посмотрел на роскошную выпечку и очень вежливо, но настойчиво отказался, после чего я, признаться, затаил на него некоторую обиду.

Позволю себе банальность: то, что и как мы едим, свидетельствует о нас порой точнее, чем даже наши слова. Забавно наблюдать, как шальные деньги превращают граждан в гурманов! Казалось бы, еще не так давно все кулинарные изыски описывались курой гриль и макаронами по-флотски, но теперь об этом даже и вспоминать не хочется…

Одна из самых ярких историй о таких нуворишах была мне рассказана моим приятелем, видным московским ресторатором. У него отдыхали олигархи, в программу вечера входила как заморская дива, так и ублажение души кальянами и возлежаниями на диванах, поэтому — ковры, дымы, медитативная музыка…

Вдруг один из безбашенно разбогатевших подзывает хозяина и говорит: «Дружок, ты принеси-ка горелочку, коричневого сахарку, фруктиков и полдюжины «Педрюза» (это вино такое, цена начинается с 500 у. е. за бутылку) — компот варить буду». Не хочу их осуждать, хотя и очень хочется.
Ужин с олигархами

Как-то странно получается — вся моя телевизионная судьба вертится вокруг еды и ресторанов. Как рождение, так и гибель проектов зачастую происходят именно там. Помню, во время очередного безобразного поведения акционеров ТВС, из-за непомерной жадности и непрофессионализма которых этот проект был убит, я позвонил Олегу Киселеву и поинтересовался, не собираются ли нам хоть изредка платить зарплату — к этому моменту ее уже не платили месяца три.

Его реакция меня восхитила: «Володя, вам разве не на что есть? Ну, давайте я вас приглашу на обед». Я с радостью согласился, пояснив, что приду не один, а вместе со всеми детьми, женой, ну и, конечно, со съемочной группой и с их семьями. Почему-то подтверждения приглашения на обед я не получил.

Мотивация, мотивация и еще раз мотивация. Иногда мы думаем о том, что едим, потому что хотим хорошо выглядеть или чувствовать себя, иногда — потому что жалко денег, а иногда — потому что компания не очень. Один из самых важных ужинов в истории с ТВС состоялся в ресторане «Вельвет» по инициативе господина Чубайса. Со стороны журналистов были Евгений Киселев, Марианна Максимовская, Берман с Жандаревым, Михаил Осокин, Юлия Латынина, Владимир Кара-Мурза и я.

Напротив нас сидела мощная группировка младореформаторов, якобы противостоящая жадным мамутам с Дерипасками и испытывавшая к нам искреннюю симпатию, — Олег Киселев, Анатолий Чубайс и кто-то из их свиты. На встречу был также приглашен и Виктор Шендерович, который — как я узнал позже из беседы с Машей Визитей, тогда его, а позже и моим режиссером, — вместо себя прислал письмо.

В письме содержались ведомость, кому из его группы и сколько канал был должен, и вполне ясное указание, что сначала долги надо бы отдать, а уже потом дружеские посиделки устраивать. Если отбросить интеллигентские завитушки, то суть послания была такова: «А не пошли бы вы…»

Так как я все равно пришел, то решил досмотреть эту драму до ее логического завершения, но на еду не налегать. Был какой-то вопиющий дисбаланс между бедственным положением людей, многие месяцы не получавших зарплату, и изощренной буржуазности места и меню.

Я понимаю, что со стороны люди, работающие на телевидении, выглядят зажравшимися котами, и грамотно вброшенная в СМИ информация о зарплатах так называемых звезд лишь закрепляет этот образ. Не собираюсь оправдываться. Это тема отдельной беседы.

Просто уверен, что эти вопросы правомерны, лишь когда речь идет о народных деньгах, то есть о бюджетных; в любом другом случае это касается лишь работника и работодателя. Так вот, даже в глубоко коммерческих телевизионных структурах количество совсем не высокооплачиваемых сотрудников очень велико.

Пропорция «триста к одному» недалека от истины, и когда не платят одному узнаваемому лицу, то ведь и тремстам работникам за кадром тоже ничего не дают. Так что не надо ненавидеть и завидовать всем подряд.

И вот сидим мы, как две армии — друг напротив друга, и между нами стол, который мы вольны накрыть по своей прихоти, ограниченной лишь меню. Последние несколько лет принципиально изменили манеру отдыхать нашего народа, особенно его псевдо-продвинутой верхушки.

Теперь застолье начинается с умничанья на тему вина; граждане, воспитанные на особенностях вкусовых различий между ливерной колбасой за 56 или 64 копейки, неожиданно превратились в утонченных ценителей вина, и хотя вкусовые колбочки так и не заработали, на их место пришло покручивание бокала, поцокивание языком и прищуривание глаза.

Беседы с сомелье напоминают сцены из дурных шпионских фильмов с произнесением пароля и откровенным непониманием того, о чем, собственно, идет речь, читающимся на лицах акте-ров. Если бы нувориш вместо упоминания года сбора и местности произносил:

«Продается ли у вас шкаф славянской работы?» — то ничего бы не изменилось, для окружающих по крайней мере. После измывания над сомелье дошли до заказа еды.

Я уже и не вспомню, кто что ел, да и не это важно, забавно вспомнить разговоры. Нас всех поразил Анатолий Борисович. Чубайс начал с того, что, конечно, мы сами во всем виноваты, и продолжал в том же духе. Мои коллеги пытались возражать, но это было скорее эмоционально, чем логично; дискуссия принимала все более жаркий характер, что отражалось как на количестве выпитого, так и «закусанного».

Не подумайте — никого из участников до смерти не закусали, просто съели немало, по-видимому, желая нанести удар по кошельку олигарха хотя бы таким образом.

Меня постепенно охватывала колоссальная злость. Я никогда не был поклонником Чубайса, мало того — считал и считаю, что долги надо платить. «Олигархический колхоз» же выступал с позицией, мягко говоря, сомнительной: мы никому ничего не должны.

Я в своей жизни уже не раз сталкивался с такого рода подходом и не привык воспринимать это как данность. Берман и Жандарев, как и госпожа Латынина, пытались апеллировать к чувствам Анатолия Борисовича, указывая на идеологическую близость и любовь к демократическим ценностям. Меня же в этой ситуации интересовали сугубо прагматичные вопросы.

Моя группа отработала уже несколько месяцев без зарплаты. Если это был субботник, то об этом надо было говорить до его проведения, а не после. Тем более что реклама была, и рейтинг какой-никакой мы давали. А в это время мсье Чубайс осаждал Кремль и все ждал некоего тайного знака от Путина, но знака все не было.

Вот уже и «олигархический колхоз» раскололся на два, и войны между ними бушуют, и один чудо-«колхозник» говорит другому: «А ну продай или уйди», а второй отвечает ему: «Да сам ты уйди. Правда, денег у меня нет», и Чубайс все ждет ответа от Путина, а тот все не собирается в этом проекте участвовать.

Весь проект ТВС является ярким примером абсолютной беспомощности и редкой жадности олигархов. По прошествии времени фиаско пытаются придать политический оттенок, так нынче модно; я же вижу в нем в первую очередь обычный управленческий крах. Весь подход олигархов был порочным.

Они решили, что сейчас всех научат делать телевидение, — как конкурентов, так и ту высокопрофессиональную команду, которая досталась им случайно.

Было в истории ТВС довольно много трагикомичного, в частности попытки олигархов привнести собственное понимание в нашу работу, когда за безумные деньги нанимались люди с хронически печальными выражениями лиц — они опрашивали всех нас, желая выяснить, каким мы видим канал, и пытались научить нас жить.

В какой-то момент — бесспорно, во время очередного кофе-брейка с неприемлемыми для меня, но обязательными для такого рода случаев печенюшками, — я не выдержал и сказал Олегу Киселеву: «Уважаемый, мы же не учим вас, как пилить бюджетные деньги, так вот и вы нас не учите тому, что мы умеем, а вы — нет». Но они не могли остановиться и продолжали разрывать коллектив и обещать, обещать и еще раз обещать, что вот-вот зарплаты будут выплачены.

Во время исторической беседы с Чубайсом и K° передо мной стояла простая задача — выбить долги, и вся лирика меня не интересовала. В конечном счете я предложил Анатолию Борисовичу простой и ясный механизм, по которому он мог оплатить хотя бы половину, приходящуюся на его часть «колхоза».

Идея была несложной — демократы покупали у нас свою часть долговых обязательств и дальше уже сами имели дело с Дерипаской со товарищи. Юлия Латынина пришла в восторг, Чубайс сказал, что это возможно.

Но уже в самом конце беседы, когда, по вредной привычке, я подвел итог разговора, Анатолий Борисович изменил свою позицию, сказав, что подумает над этим предложением, и не указав сроков ответа.

Такой подход для меня был абсолютно неприемлем, о чем я и сказал, подивившись гибкости необычайной взглядов железного Чубайса. Чтобы подтвердить всю серьезность своих намерений, я попросил отдельный счет за себя и после некоторой борьбы с официантом его получил и оплатил.

Не то чтобы эти деньги спасли голодающих сотрудников канала, но хотя бы я себя не чувствовал обязанным. Мой жест был очень горячо поддержан Юлией и Марианной и с негодованием воспринят Берманом и Жандаревым: Борис возмущался тем, что я хочу остаться чистеньким и этим своим поступком ставлю всех в неловкое положение.

На самом деле в неловком положении был бы я, если бы у меня не оказалось достаточно денег, чтобы расплатиться по счету. До сих пор не понимаю, что помешало этим господам заплатить за себя? Правда, они не работали на радиостанции, и я не исключаю возможности полного отсутствия у них денег.

Но я себя чувствовал замечательно — благодаря как своему поступку, так и тому, что питался я исключительно по Монтиньяку, что придавало мне сил и экономило деньги.

дальше Режим питания когда худеешь | сброс лишних килограммов >>

Поделитесь с друзьями или поставьте закладку на эту страницу, если планируете
зайти на нее позже (Что нужно есть когда худеешь | питание при похудании)

=>> читать книги бесплатно <<=